Полетка в Питер

Поездка, вернее полетка в Питер, оставила во мне впечатления настолько сумбурные, что я до сих пор не могу навести в них порядок, или разложить по полочкам: желтые к желтым кубикам, красные к красным. Они (впечатления) почему-то обязательно наровят стать серобуропошкарябанными, как многая архитектура этого славного города. Непонятной расцветки, очень сложных цветов, в который вкрадывается или вползает ржавчина, напрыгивает облупление, и от этого они становится непреодолимо привлекательными, родными и близкими, как старая любимая книга, которая замусолена и погнута, с миллионом почеркушек, жирных пятен от пирожков и капель кофе. Но ты берешь ее в руки, и тебе совсем не хочется, чтобы она была новенькой, потому что каждая капля или пятно — это радостно-удивительное или волнующее мгновение, которое книга подарила когда-то тебе, или кому-нибудь другому. В детстве, у меня было две такие книжки: « О чем думает моя голова» (про Люську Синицину), чьи истории были очень похожи на мои, и про «Мумий Тролля». В первой, мне нравились сюжеты и полезные советы, например, чудо совершения секретиков. Почтя про такую милую затею, я раструбила ее по всему двору. И скоро, почти все дети от мала до велика, ковырялись в земле, а на полу, не возможно было найти битого стекла или осколка. А вторая, за сказочно-вкусные описания бытия, потому что можно было услышать звуки капающего дождя, который полился на Мумий-дом и в нем вырос целый лес с лианами, можно было пощупать тишину, подкравшуюся к Мумий-долу, когда мягко ложился снег, а люстру обвернули в чехол, и все Мумий-семейство улеглось в спячку, и ощутить запах оладий, которые по утрам жарила Мумий-мама. Так вот, все впечатления от пятидневной поездки становятся не только не понятного цвета, но и не стандартной формы, кубиками, которые наслаиваются друг на друга, собираясь в разные кубистические композиции, как в калейдоскопе. Приличный мужчина, идущий мне навстречу, в костюме, галстуке и плаще, в жуткой толчее наклоняется и с видимым удовольствием поднимает, оброненные кем-то, пятьдесят копеек. Номер в четырехзвездочном отеле, где можно играть в футбол и плохо видно, что происходит во включенном телевизоре, потому что кровать слишком далеко стоит, но при этом не работает кондиционер и не открываются окна, потому что на них нет ручек. Таксы в невероятном количестве наводнившие Петербург. Число встреченных мной этих милых созданий трудно даже представить. Особенно, мне понравилась одна парочка. Их вели на одном, но раздвоенном поводке какая-то супружеская пара. Собаки стремились вперед совершенно синхронно, как две скаковые коротко-кривоногие лошадки, стараясь, каждая, хотя бы мордой, оказаться первой у финиша. В этот день в Питере выиграла городская футбольная команда «Зенит», и все фанаты в немыслимых нарядах, макияже и головных уборах, с флагами высыпали на Невский и орали, свистели и тополи ногами, проезжающим по проспекту таким же фанатам на машинах. Собачки как-то странно заняли боевые позиции. Одна повернулась на север, а другая на юг. И дружными, одтявкивающими голосами они, поддерживая, махавших руками, дружно залаяли: « И мы с вами, тяв-тяв, мы тоже рады, тяв-тяв, мы тоже вместе празднуем нашу победу, ведь вместе мы сила, тяв-тяв, а порознь — никто». На что хозяйка одобрительно кивала головой и мило улыбалась. А иностранец с женой, такой питерский, непонятный. Большой, широколицый, с мешками под глазами, при чем казалось, что это у него мешочки с пивом, (неприкосновенный запас, при первом же взгляде, он кажется немецким бюргером, очень любящем пиво, только почему-то в китайской кожанной куртке. Жена же — худая, высокая, жилистая, с длинной гусиной шеей, с коротко стриженными, седыми волосами, в очках. Когда в вагоне метро получилась непонятная давка, один маленький человек кавказской внешности стал выхватывать у бюргера мобильный телефон. В то время, как его, видимо, напарник держал открытой двери. На что бюргер отреагировал правильно. Он быстрым движением широких белых ладоней отобрал свой телефон, а потом с силой отнял и телефон вора, который был у того в руках. На что вор завопил: « Это мой, мой, мой». Иностранец ошалел от такой наглости и на короткое время ослабил хватку. Этого было достаточно, чтобы кавказец со своим сотоварищем выскочили из вагона. В последующие пять минут бюргерская жена нервно сглатывала комок неожиданного страха, а ее муженек стоял совершенно спокойно, улыбаясь своими розовыми мешочками с пивом. А столь интеллигентные старушки-попрашайки, выглядящие так натурально, что очерствевшее сердце дает приказ руке протянуть десяточку. Видимо московские уже совсем разжирели. Им уже нет резона вживаться в роль, и так подают. А как милы и прекрасны женщины-кассирши в музеях. Одна такая сидела на входе в музей восковых фигур. Хотелось просто заплатить за вход, ЧТОБЫ ТОЛЬКО ПОЛЮБОВАТЬСЯ НА НЕЕ. Она сама прекраснее всех фигур, еще и живая. Дама за пятьдесят, в теле, но чувствуется, что в ней еще столько живых сердечных сил, что в свои тридцать становится завидно. У нее темно-сиреневого цвета длинные волосы, зачесанные назад и собранные в хвост. Видно, что эти волосы были некогда одним из основных ее украшений вместе с большими, чуть на выкате, карими глазами, с густо накрашенными бирюзовыми тенями морщинками. А венчает сиреневый хвост великолепный зеленый бант. Морковные губы и обязательные румяна на лице. А еще забыла про бирюзу в ушах и на руках. Жаль, что сфоткать не удалось. И еще куча, куча всего. Такого непонятного и прекрасного. Про это когда-то говорили в школе и учили в институте. Это просачивается сквозь строки в художественной литературе о Питере, от этого хочется заплакать под дурацкую музыку, играющую из громкоговорителей на экскурсии по крышам Петро Павловской крепости, это навязло в зубах и набило оскомину от постоянного перетирания. Это, которое зовется духовной культурой или духовностью, и это, как бы мы не старались, тянет нас к себе как последняя пристань, о существование которой всегда хочется знать.